Широкие лиманы, зелёные каштаны,
Качается шаланда на рейде голубом.
В красавице-Одессе мальчишка голоштанный
С ребячьих лет считался заправским моряком.
И если горькая обида
Мальчишку станет донимать,
Мальчишка не покажет вида,
А коль покажет — скажет ему мать:
«Ты ж одессит, Мишка,
А это значит,
Что не страшны тебе ни горе, ни беда.
Ведь ты моряк, Мишка,
Моряк не плачет
И не теряет бодрость духа никогда!»
Изрытые лиманы, поникшие каштаны,
Красавица-Одесса под вражеским огнём.
С горячим пулемётом на вахте неустанно
Молоденький парнишка в бушлатике морском.
И эта ночь, как день вчерашний,
Несётся в крике и пальбе.
Парнишке не бывает страшно,
А станет страшно — скажет он себе:
«Ты одессит, Мишка,
А это значит,
Что не страшны тебе ни горе, ни беда.
Ведь ты моряк, Мишка,
Моряк не плачет
И не теряет бодрость духа никогда!»
Изрытые лиманы, сгоревшие каштаны
И тихий, скорбный шёпот приспущенных знамён.
В глубокой тишине, без труб, без барабанов
Одессу оставляет последний батальон.
Хотелось лечь, прикрыть бы телом
Родные камни мостовой.
Впервые плакать захотел он,
Но командир обнял его рукой:
«Ты одессит, Мишка,
А это значит,
Что не страшны тебе ни горе, ни беда.
Ведь ты моряк, Мишка,
Моряк не плачет
И не теряет бодрость духа никогда!»
Спокойные лиманы, цветущие каштаны
Ещё услышат шелест развёрнутых знамён,
Когда войдёт обратно походкою чеканной
В красавицу-Одессу усталый батальон.
И, уронив на землю розы,
В знак возвpащенья своего
Парнишка наш не сдержит слёзы
Но тут никто не скажет ничего.
Хоть одессит Мишка,
А это значит,
Что не страшны ему ни горе, ни беда,
Хоть моряк Мишка,
Моряк не плачет,
Но в этот раз поплакать, право, не беда!